Домовой, домовик, дедушка, старик, постен или постень, также
лизун, когда живет в подполье с мышами, - а в Сибири суседко, -
принимает разные виды; но обыкновенно это плотный, не очень рослый мужичок,
который ходит в коротком смуром зипуне, а по праздникам и в синем кафтане с алым
поясом. Летом также в одной рубахе; но всегда босиком и без шапки, вероятно
потому, что мороза не боится и притом всюду дома. У него порядочная седая
борода, волосы острижены в скобку, но довольно косматы и частию застилают лицо.
Домовой весь оброс мягким пушком, даже подошвы и ладони; но лицо около глаз и
носа нагое. Косматые подошвы выказываются иногда зимой, по следу, подле конюшни;
а что ладони у домового также в шерсти, то это знает всякий, кого дедушка гладил
ночью по лицу: рука его шерстит, а ногти длинные, холодные. Домовой по ночам
иногда щиплется, отчего остаются синяки, которые однако обыкновенно не болят; он
делает это тогда только, когда человек спит глубоким сном. Это поверье весьма
естественно объясняется тем, что люди иногда, в работе или хозяйстве, незаметно
зашибаются, забывают потом об этом, и, увидев через день или более синяк,
удивляются ему и приписывают его домовому. Иные, впрочем, если могут
опамятоваться, спрашивают домового, когда он щиплется: любя или не любя? к добру
или к худу? и удостаиваются ответа, а именно: домовой плачет или смеется; гладит
мохнатой рукой, или продолжает зло щипаться; выбранит или скажет ласковое слово.
Но домовой говорит очень редко; он гладит мохнатой рукой к богатству, теплой к
добру вообще, холодной или шершавой, как щетка, к худу. Иногда домовой просто
толкает ночью, будит, если хочет уведомить о чем хозяина, и на вопрос: что
доброго? предвещает теми же знаками, добро или худо. Случается слышать, как люди
хвалятся, что домовой погладил их такой мягкой ручкой, как собольим мехом. Он
вообще не злой человек, а больше причудливый проказник: кого полюбит, или чей
дом полюбит, тому служит, ровно в кабалу к нему пошел; а уж кого невзлюбит, так
выживет и, чего доброго, со свету сживет. Услуга его бывает такая, что он
чистит, метет, скребет и прибирает по ночам в доме, где что случится; особенно
он охоч до лошадей: чистит их скребницей, гладит, холит, заплетает гривы и
хвосты, подстригает уши и щетки; иногда он сядет ночью на коня и задает конец,
другой по селу. Случается, что кучер или стремянный сердятся на домового, когда
барин бранит их за то, что лошадь ездой или побежкой испорчена; они уверяют
тогда, что домовой наездил так лошадь и не хуже цыгана сбил рысь на иноходь или
в три ноги. Если же лошадь ему не полюбится, то он обижает ее: не дает есть,
ухватит за уши, да и мотает голову; лошадь бьется всю ночь, топчет и храпит; он
свивает гриву в колтун и, хоть день за день расчесывай, он ночью опять собьет
хуже прежнего, лучше не тронь. Это поверье основано на том, что у лошади,
особенно коли она на плохом корму и не в холе, действительно иногда образуется
колтун, который остригать опасно, а расчесать невозможно. Если домовой сядет на
лошадь, которую не любит, то приведет ее к утру всю в мыле, и вскоре лошадь
спадет с тела. Такая лошадь пришлась не по двору, и ее непременно должно
сбыть. Если же очень осерчает, так перешибет у нее зад либо протащит ее бедную в
подворотню, вертит и мотает ее в стойле, забьет под ясли, даже иногда закинет ее
в ясли кверху ногами. Нередко он ставит ее и в стойло занузданную, и иному
барину самому удавалось это видеть, если рано пойдет на конюшню, когда еще
кучер, после ночной погулки, не успел проспаться и опохмелиться. Ясно, что все
поверья эти принадлежат именно к числу мошеннических и служат в пользу кучеров.
Так напр., кучер требовал однажды от барина, чтобы непременно обменять лошадь на
другую, у знакомого барышника, уверяя, что эту лошадь держать нельзя, ее домовой
невзлюбил и изведет. Когда же барин, несмотря на все явные доводы и попытки
кучера, не согласился, а кучеру не хотелось потерять обещанные могарычи, то
лошадь точно, наконец, взбесилась вовсе, не вынесши мук домового, и околела.
Кучер насыпал ей несколько дроби в ухо; а как у лошади ушной проход устроен
таким изворотом, что дробь эта не может высыпаться обратно, то бедное животное и
должно было пасть жертвою злобы мнимого домового. Домовой любит особенно вороных
и серых лошадей, а чаще всего обижает соловых и буланых.
Домовой вообще хозяйничает исключительно по ночам; а где бывает днем, это
неизвестно. Иногда он забавляется, как всякий знает, вскочив сонному коленями на
грудь и, принявшись, ни с того, ни с сего, душить человека; у других народов
есть для этого припадка название алец, кошемар, а у нас нет другого, как домовой
душил. Он впрочем, всегда отпускает душу на покаяние и никогда не душит
насмерть. При этом домовой иногда бранится чисто по-русски, без зазрения
совести; голос его грубый, суровый и глухой, как будто раздается вдруг с разных
сторон. Когда он душит, то отогнать его можно только такою же русскою бранью; -
кто может в это время произнести ее, того он сей же час покидает, и это верно:
если в сем припадке удушья сможешь заговорить, бранное или небранное, то всегда
опомнишься и можешь встать. Иные и в это время также спрашивают: к добру или к
худу? и дедушка завывает глухо: к ху-у-ду! Вообще, он более знается с мужчинами,
но иногда проказит и с бабами, особенно если они крикливы и бестолковы.
Расхаживая по дому, он шаркает, топает, стучит, гремит, хлопает дверьми,
бросает, чем попало, со страшным стуком; но никогда не попадает в человека; он
иногда подымает где-нибудь такую возню, что хоть беги без оглядки. Это бывает
только ночью, в подполье, в клети, сенях, чулане, в порожней половине, или на
чердаке; иногда он стаскивает и сваливает ворохом все, что попадется. Перед
смертью хозяина он садится иногда на его место, работает его работу, надевает
его шапку; поэтому, вообще, увидать домового в шапке - самый дурной знак.
Перебираясь в новый дом, должно, перекрестившись в красном углу, оборотиться к
дверям и сказать: "хозяин домовой, пойдем со мной в дом." Коли ему полюбится
житье, то станет жить смирно и ходить около лошадей; а нет, так станет
проказить. Голоса его почти никогда не услышишь, разве выбранит кого-нибудь, или
зааукает на дворе, либо станет дразнить лошадей, заржав по-кониному. Следы
проказ его нередко видны и днем: например, посуда вся очутится за ночь в поганом
ушате, сковородники сняты с древка и надеты на рога ухвата, а утварь сиделая,
столы, скамьи, стулья переломаны, либо свалены все в одну кучу. Замечательно,
что домовой не любит зеркала; иные даже полагают, что его можно выкурить этим
средством из такой комнаты, где он много проказит. Но он положительно не терпит
сорок, даже мертвых, почему и полезно подвешивать на конюшне убитую сороку. В
каких он сношениях с козлом, неизвестно; но козел на конюшне также удаляет или
задабривает домового. В этом поверье нет однако же связи с тем, что козел служит
ведьме; по крайней мере никто не видал, чтобы домовой ездил на козле. Иные
объясняют поверье это так: лошади потеют и болеют, если в конюшне водится
ласочка, которая в свою очередь будто не любит козла и от него уходит.
В иных местах никто не произнесет имени домового, и от этого обычая не
поминать или не называть того, чего боишься, как напр. лихорадку, - домовой
получил столько иносказательных кличек, в том числе почетное звание дедушки. В
некоторых местах дают ему свойство оборотня и говорят, что он катится иногда
комом снега, клочком сена, или бежит собакой.
Для робких, домовой бывает всюду, где только ночью что-нибудь скрипнет или
стукнет; потому что и домовой, как все духи, видения и привидения, ходит только
в ночи, и особенно пред светом; но, кажется, что домовой не стесняется первым
криком петуха, как большая часть прочих духов и видений. Для недогадливых и
невежд, домовой служит объяснением разных непонятных явлений, оканчивая
докучливые опросы и толки. А сколько раз плуты пользовались и будут пользоваться
покровительством домового! Кучера, под именем его, катаются всю ночь напролет и
заганивают лошадей, или воруют и продают овес, уверяя, что домовой замылил
лошадь или не дает ей есть; а чтобы выжить постылого постояльца или соседа,
плутоватый хозяин не раз уже ночи три или четыре напролет возился на чердаке в
сенях и конюшне и достигал иногда цели своей. Нередко впрочем и случайные
обстоятельства поддерживают суеверие о домовом. Во время последней польской
войны, наш эскадрон стоял в известном замке, в Пулаве, и домовой стал выживать
незваных постояльцев: в продолжение всей ночи в замке, особенно в комнате,
занятой нашими офицерами, подымался такой страшный стук, что нельзя было уснуть;
а между тем самые тщательные разыскания ничего не могли открыть, нельзя было
даже определить с точностью, где, в каком углу или месте домовой возится, - хотя
стук был слышен каждому. Плутоватый кастелян пожимал плечами и уверял, что это
всегда бывает в отсутствие хозяина, которого домовой любит и уважает, и при нем
ведет себя благочинно. Случайно открылось, однако же, что домовой иногда и без
хозяина успокаивался и что это именно случалось тогда, когда лошади не ночевали
на конюшне. Сделали несколько опытов, и дело объяснилось: конюшня была через
двор; не менее того, однако же, в одной из комнат замка пришлась как-то
акустическая точка, относительно этой конюшни, и топот лошадей раздавался в ней
так звучно, что казалось, будто стук этот выходит из подполья или из стен.
Открытие это кастеляну было очень не по вкусу.
В народе есть поверье о том, как и где домового можно увидеть глазами, если
непременно захотеть: должно выскать (скатать) такую свечу, которой бы стало,
чтобы с нею простоять в страстную пятницу у страстей, а в субботу и в
воскресенье у заутрени; тогда между заутрени и обедни, в светлое воскресенье,
зажечь свечу эту и идти с нею домой, прямо в хлев или коровник: там увидишь
дедушку, который сидит, притаившись в углу, и не смеет тронуться с места. Тут
можно с ним и поговорить.